Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это не все. Ваши руки… Ноги… Тело… Их вместе наскоро не собрать. По ним наверняка проехалось нечто особенное, крупное и важное. Вроде Колеса Судьбы.
Значит, утро. Дела у вас обстоят превосходно. Чарующе. Полнейший ажур! Я утверждаю это серьезно. Я не шучу, ибо никогда не шучу столь безжалостно. Несмотря ни на что, у вас действительно фарфоровое с позолотой утро. А иначе зачем было накануне так напиваться? Именно с целью ощутить, назло всему, чарующе полный ажур.
И чтобы не разбить этот ажурный фарфор утра, главное – не надо, во-первых, немедленно обеспокоиваться вопросом: «Где я?» Во-вторых, вряд ли нужно иступлено обещать себе: «Больше – никогда!» И в-третьих, совсем не обязательно очертя голову решать проблему «Что делать?»
Сейчас я хотел бы в тактичной форме подсказать это одному герою книги. И даже не только подсказать, но и приказать по-отечески. Но увы! Писателю не докричаться до своих словесных питомцев. Ему не дано помочь любимцам, населяющим его собственные книги. Так же, как не способен он помешать дрянным их обитателям. Нет, он не в силах изменить ход своих историй.
Подозреваю, кстати, что подобное банальное признание можно было бы услышать и от нашего Создателя по поводу всех нас. Глядя по сторонам, убеждаешься: его одолевают аналогичные трудности. Хотя, с другой стороны, всякая душа имеет право на потемки. Просто родителям невыносимо сложно признать это право за душами собственных чад. Что же касается Создателя и его взаимоотношений с нами, то он, быть может, как раз и не пытается стучаться ни в чьи души. Из соображений тактичности и невмешательства в чужие потемки. В конце концов, кому надо, тот, даже сидя на трибуне во время финального матча Кубка УЕФА, различит беззвучный глас, к нему обращенный свыше.
Итак, герой, которому автор не в состоянии помочь, – Осташов проснулся в чужой квартире, в чужой (двуспальной) кровати, и первое, что попалось ему на глаза, были ноги в темных носках, лежащие на соседней подушке.
Пройдя все вышеописанные этапы первых мгновений похмельного утра, Владимир сообразил, что находится в гостях у Хлобыстина и что ноги на соседней подушке, стало быть, Гришины. «Больше никогда не буду так напиваться!» – дал себе слово Осташов. После чего вспомнил, что вчера вечером не позвонил матери и не предупредил ее, что заночует у друга. Теперь она, конечно, жутко волнуется. Надо ей позвонить. Она, естественно, начнет упрекать. А еще нужно ей сказать о том, что его уволили… Где же телефон? Телефона рядом нигде не видно.
Владимир хотел встать и поискать телефон по квартире, но услышал за закрытой дверью комнаты голоса – родня Хлобыстина уже не спала. Одному выходить к почти незнакомым людям было неудобно, и Осташов попытался разбудить Григория. Однако сколько он ни дергал его за ноги, никаких признаков активности, кроме матерного ругательства, не добился.
«Что же делать с Аньчиком?» – привычно перескочил на своего конька Владимир и снова уткнулся в подушку. И мучился этим вопросом, пока не уснул.
Через какое-то – неизвестно, долгое ли – время Осташов снова проснулся. Он чувствовал себя лучше, но решил, что будет правильнее, если он еще немного вздремнет. Закрыв глаза, он попытался подавить угрызения совести и забыть о предстоящем объяснении с матерью. И у него это уже начало получаться, когда вдруг сзади послышался звук открывшейся двери и быстрые приближающиеся шажки, после чего Владимир ощутил, как чья-то маленькая ладошка хлопает его по плечу.
– Папа, папа! Дорибута!
Осташов медленно обернулся на веселый детский голос и увидел маленькую девочку, с лица которой на его глазах пропала улыбка.
– Ты кто? – спросила девчушка.
– Я? – прохрипел Владимир и стал прокашливаться.
– Где мой папа?
– Наверно, вон он, – Осташов кивнул на ноги в носках на соседней подушке.
– А где папина говада?
– Голова? Где-нибудь там. Поищи.
Девочка обежала кровать и, подняв край одеяла, радостно воскликнула:
– Вот мой папа! Ура! Ха-ха-ха! Дорибута, папулечка!
На другой стороне кровати раздался стон, и после паузы Владимир услышал голос Хлобыстина:
– И тебе доброе утро, Котик.
– Я тебя нашла!
– Ага, – ответил Григорий. – Молодец. Нашла.
– Теперь ты водишь.
Девочка подбежала к окну, спряталась за штору и крикнула:
– Ну давай, ищи меня!
Снова издав стон, Хлобыстин, не поднимая головы, сказал:
– Но только один раз. Потому что папа устал.
Затем в комнате воцарилась тишина.
Владимир сел, свесив ноги с кровати, и ударился обо что-то жесткое. Посмотрел на пол, там лежал его переносной мольберт. «Ну да, я же его с собой взял с работы, – подумал он. – Черт! Вася – дятел, заставил притащить этот ящик на фирму, а сам так и не стал снимать меня с мольбертом на фоне улицы».
Осташов услышал шорох у окна, медленно перевел взгляд туда, и увидел, как из-за шторы выглянула девочка, и тут же услышал храп Хлобыстина.
– Ну! – возмутилась девочка. – Так не честно! Папа! Ищи меня! Па-па!
Григорий вновь проснулся. Затем, двигаясь по-пластунски, развернулся так, чтобы голова оказалась там, где полагается, в изголовье кровати. Было видно, что движения даются ему нелегко. Девочка вновь скрылась за штору.
– Раз, два, три, четыре, пять, – Хлобыстин поднял подушку повыше. – Я иду искать. – Он тяжко откинулся, облокотившись на подушку спиной, и нашарил на тумбочке сигареты. – Кого найду, – Григорий закурил, – того убью.
За занавеской послышалось довольное хихиканье.
– Та-а-ак, где моя доченька? Ну-ка, посмотрим под кроватью, – Хлобыстин и не собирался никуда смотреть. – Так, под кроватью Котика нет. Где же она? Дядя Вова, куда спряталась моя Катенька, ты не видел?
– Нет, – ответил Осташов. – Она такая быстрая, что я не заметил – куда.
– А может, она за шкафом? Сейчас поглядим, – не двигаясь с места проговорил Григорий.
– Гриш, а какого черта ты куришь? – сказал Владимир. – Здесь же ребенок.
– Бубенть, ты прям как моя жена.
В дверь вошла молодая женщина. Улыбнувшись, она поздоровалась с Осташовым, а потом, с укоризной посмотрев на Хлобыстина, сказала:
– Вот! Тебе нормальный человек говорит: какого… ты тут смолишь, не успел глаза продрать?
За неимением под рукой пепельницы Григорий открыл сигаретную пачку, вынул из нее пару остававшихся там сигарет и вдавил окурок в пустую коробку.
– А вот и мама наша пришла, – сказал он. – Наташенька! Мамочка наша ненаглядная! Ты не видела, куда спряталась Катенька?
– Нет, папаня ты наш пропащий, не видела. Быстрее ищи ее, и идите завтракать.
Наталья вышла из комнаты, перед этим еще раз вежливо улыбнувшись Владимиру. Из чего он заключил, что вчера вечером, когда они с Хлобыстиным отмечали свое бесславное увольнение, пьяный Григорий был прав, настоятельно приглашая его к себе домой в качестве громоотвода от гнева жены. Как объяснил Григорий, он рассказывал Наталье про Осташова, и она составила о Владимире самое лучшее мнение. А потому, рассуждал вчера Хлобыстин, не будет ругать мужа за пьянство в присутствии столь достойного человека, который, вот ведь, тоже иногда дает слабинку. Если бы я, мол, просто выпил, аргументировал Хлобыстин, было бы еще так сяк. Но перед этим же еще и дома не ночевал (это когда занимался «Опелем» Букорева) и после этого обещал жене не пить целый месяц.
Погромыхивание расставляемой на столе посуды, шлепанье дверцы холодильника и прочие приятные звуки, доносившиеся с кухни, подвигли приятелей к подъему. Не потому что их мучил голод – аппетита после вчерашнего, разумеется, не было, – просто эта кухонная возня настраивала на нормальное течение жизни, в котором, как известно, всегда есть место завтраку в кругу семьи, другим мирным занятиям.
– Дядя Вова, я понял, где может быть моя Катюша, – сказал Григорий.
– Очень интересно: где она может быть? – сказал Осташов.
– Она, наверно, за занавеской прячется.
– Нет, ну что ты, она, наверно, не там.
– А я вот сейчас посмотрю.
Хлобыстин наконец поднялся, в трусах, майке и носках, и подошел к шторе.
– Сейчас-сейчас, – сказал он и осторожно заглянул в дочкино убежище. – Ага! Вот она где!
Катенька с радостным визгом выскочила на середину комнаты и захлопала в ладоши.
Владимир встал, оделся, и только теперь увидел, что телефон, который он безуспешно искал во время первого пробуждения, находится совсем близко, на комоде. Осташов позвонил матери, сообщил, что у него все нормально, и, тяжко вздыхая, выслушал то, что обычно выслушивают загулявшие сыновья от своих родителей, с которыми еще живут.
Позавтракали не спеша.
Наталья держалась приветливо и добродушно, хотя на вопрос расхрабрившегося Григория: «А где тут было, у нас вчера с собой оставалось – сухенькое?» – ответила безапелляционно: